В молодости он был влюбчив, и сам себя за это немного презирал. Влюблялся он как-то незаметно для себя, и, что греха таить – для объекта страсти. Просто очень скоро приходил к тому, что дулся, страдал, упивался чувствами, лелеял в себе какое-то странное сознание исключительности собственной любви, любил одновременно и себя при том. Никогда не забывал о себе.
И быстро и безболезненно расставался с этими чувствами – перечеркивал все, стирал бестрепетно и ничуть не стыдясь. Не было в тех тогдашних его отречениях ни горечи, ни печали. Если и были, то по поводу его личности только: ему казалось, что он остается все таким же одиноким, гордым, непонятым, а девушки, которых он так ловко вышвыривал из своего сердца – они просто-напросто недостойны его – такого. Драко, впрочем, не озвучивал эти переживания, не опускался до вульгарности, каковой всегда – и юным и теперь – считал разговоры о любви, признания и прочие неловкости. Просто внутри себя он был одновременно и тем, кто искренне, тепло любит, даже страдает, может быть – и тем, кто разлюбит скоро, без сожаленья, без малейшего следа на душе. Самое неприятное, думал он иногда, заключается в том, что он чрезвычайно искренен и в том, и в другом. Он был как монетка, которую подбрасывают на удачу, и она ложится решкой или орлом: а монетка не виновата, не выбирает… и ничуть не в ответе за то, как упадет.
(с)